Записки звездочёта Сириуса - Страница 3

Буль Бурес сел и вынул из кармана блокнот.

— А я представляю нефть, сеньоры! — важно объявил его сосед справа, вытирая огромным клетчатым платком потный лоб.

— Я — электричество, сеньоры. Электричество, кинотеатры и бойни! — пропищал один из старцев, высунув из груды полосатых одеял голову на длинной петушиной шее.

— Железная руда, торговля и транспорт! — подал голос старик в золотых очках из другой коляски. Его сморщенное маленькое личико было похоже на большую сушёную грушу.

— Я — банки! — сообщил третий старец.

Старуха напряжённо прислушивалась. Буль Бурес написал что-то на листке бумаги и пододвинул ей записку. Старуха прочитала её про себя, напряжённо шевеля тонкими блёклыми губами, напоминающими двух червяков, раскисших под дождём, и торопливо проскрипела:

— Ну конечно, ну конечно… Я, сеньоры, представляю рестораны! Рестораны, бары, кафе, кафетерии, ночные клубы… а также… а также женские школы, бани и музей восковых фигур!

— Итак, — Буль Бурес звякнул маленьким золотым колокольчиком, — начинаем совещание!

И сразу же все заволновались, задёргались, зашумели, перебивая друг друга:

— Неслыханно!.. Бунт!.. Заговор!.. А кто такой этот Апчхибосс Утринос, кто? Надо что-то предпринять!.. Народ волнуется!.. Тише, сеньоры, тише!

Буль Бурес яростно затряс колокольчиком. Все умолкли. Только глухая старуха продолжала вскрикивать, как заигранная пластинка:

— К стенке всех! К стенке! К стенке! К стенке!

— Сеньоры, — напыжился Буль Бурес, — нет смысла говорить о том, что этот неожиданный заговор низших чинов в армии застал нас врасплох. Они свергли нашего многоуважаемого друга диктатора Прохиндеуса, и ему пришлось, захватив всего лишь несколько жалких миллионов, бежать куда глаза глядят. — Тут он сделал паузу и тихо произнёс: — Почтим его память двухсекундным молчанием.

Тишина.

— Они хотят установить свои порядки, — продолжал Буль Бурес, смахнув воображаемую слезу, — даже не посоветовавшись с нами. Они мутят народ! Они призывают всех голосовать за этого безродного Апчхибосса Утриноса — бывшего кондуктора и парикмахера!

— Долой! — завопили все. — Не выйдет! К оружию!

— К стенке! — верещала старуха, топая ногами.

Снова пронзительно зазвенел колокольчик.

— Нам остаётся только одно, — сказал Буль Бурес и положил пухлые ладони на стол, — обратиться к Тайфуну. Только Тайфун может нам помочь!

— Но он может запросить за свою помощь слишком много, — проворчал старик с петушиной шеей.

— Лучше чужой Тайфун, — перебил его Буль Бурес, — чем свои бедняки. Тайфун спасал нас не один раз. Спасёт и сейчас! Лучше опять поделиться прибылью с Тайфуном, чем потерять всё!

— Не хочу терять всё! — заверещала старуха. Когда речь заходила о прибылях, её слух приобретал необыкновенную остроту. — Мятежник! — Она вцепилась в старца с петушиной шеей и начала яростно раскачивать его коляску.

— Но позвольте! Позвольте, — лепетал тот, испуганно пряча голову под одеяло. — Я тоже… Я в порядке совета… Я пошутил!

Лихорадочно крутя колёса, он попытался отъехать в сторону и столкнулся с коляской «железной руды, торговли и транспорта». Обе коляски с грохотом упали. Старец с петушиной шеей и старец с лицом, похожим на сушёную грушу, беспомощно барахтались в груде одеял и молотили друг друга сморщенными кулачками.

— А помнишь, как ты выхватил у меня из-под носа железную дорогу?! — вопил один.

— А ты-то! Ты-то! — пищал другой. — Кто собирался пустить меня по миру, скупая за бесценок старые дома?!

— Сеньоры, спорить некогда. — Буль Бурес взглянул на часы. — Через двадцать минут я вылетаю. Тайфун уже ждёт!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ А вы кто?

Дождь лил две недели. А потом кончился так же внезапно, как и начался.

Небо было голубое-преголубое, как новенькая скатерть, по чьей-то небрежности прожжённая посредине, — там красовалось солнце.

Из хижин высыпали негры, мулаты, креолы, белые. У негров кожа была чёрная, как ночь; у мулатов — смуглая, как вечерние сумерки; у креолов — светло-серая, как ранний рассвет; у белых — красная от загара, как длинный знойный день.

Только у Пень Колодуса, сидящего на веранде, кожа была белая. Белая, как туман над тропическими болотами. А почему б и не быть ей белой? Ему же не приходилось каждый день с утра до вечера работать на плантациях под жарким солнцем. Впрочем, нос у него был красный, как стоп-сигнал. Но не от загара.

Рубщики потянулись к дремучим зарослям сахарного тростника.

Участок у отца Ника, как и у других, был не очень большой. Можно было свободно перекрикиваться с соседями, не очень-то напрягая глотку.

Ник с трудом поспевал за отцом. Он собирал срубленный сахарный тростник, очищал его от жёстких листьев и складывал в кучу.

— Давай, давай! — торопил отец, ловко орудуя тесаком.

— Давай! Давай!..

Хруст, хруст…

— Давай! Давай!..

Хруст, хруст…

Отец опустился на влажную землю. Он сидел в тени, отбрасываемой тростником, и тяжело дышал.

— Устал, — виновато улыбнулся он и протянул мачете Нику. — На, попробуй.

Ник радостно схватил тесак. Жаль, что его не видит никто из мальчишек! Глядя на бесконечную стену тростника, он представлял себе, что перед ним несметная армия врагов.

Вот лысый сеньор — рраз!

Вот управляющий — рраз!

А это — надсмотрщик, а вон — другой, третий… Рраз, рраз, рраз!